Велики, пространны и чудны южные сороковые широты и чуть более ласковые тридцатые. Сложны и загадочны сочетания ветров, морских течений и солнечной радиации. То идут бесконечной чередой штормы и бури, а то вдруг всё затихает так, словно Земле снится вещий сон о её будущем тихой кладбищенской планеты.

Это и случилось тогда, когда полоску австралийского берега можно было разглядеть в мощный морской бинокль. Лидировавший англичанин первым попал в зону абсолютного штиля. Паруса безвольно повисли, точно государственный флаг в бункере. Англичанину оставалось только раскурить трубку и развести руками. Если бы на яхтах, участвовавших в гонках, были предусмотрены моторы… Но они не были предусмотрены. Единственные источники энергии – ветер и калиевые батареи. И разные воображаемые, вроде силы воображения. С берега докладывали, что зону штиля обойти маловероятно. Антициклон диаметром тысячи миль, как пробка, заткнул атмосферу на западе от Зелёного континента.

Вслед за англичанином вмазались в штиль итальянец, американец и шедший, оказывается, четвёртым Тео фон Конюхофф. Затем и датчанин, француз, японец, американец, испанец и прочие. Капитаны в отчаянии грызли тросы и изрыгали ругательства. Победа с кучей денег была в прямой видимости, а мореходы чувствовали себя мухами, угодившими в море сметаны. Нетерпеливый испанец даже прыгнул в воду, чтобы подталкивать свою яхту к цели, шлёпая в спокойной воде ногами. Но эти движения только разбудили спавшую неподалеку ядовитую медузу, и дон мореплаватель принял мучительную смерть на миру.

– А так весело шли, – только и вздохнул вслух Тео.

– Ты помнишь притчу о Чести и Достоинстве? – спросила Глория Лабор.

– Помню.

– Теперь бы самое время рассказать притчу о Воздаянии. Ну, да ладно. Кто-нибудь расскажет тебе её в другой раз. А мы сотворим чудо. И не спрашивай, за что ты его получишь. Прощай, Тео фон Конюхофф.

– Прощай, Тео фон Конюхофф, – сказал Бари.

– Прощай, Тео фон Конюхофф, – сказала Каспер.

– Прощай, Тео фон Конюхофф, – сказали Ортега-и-Гассет.

– Прощай, великий мореплаватель, – сказали остальные, менее заметные продукты психоза.

И в тот же миг души предметов превратились в западный ветер, всего в пару кубических метров воздуха, целиком уместившихся в бермудском парусе. Но этого хватило, чтобы яхта сдвинулась с места и медленно поплыла в сторону Пертского причала.

Капитаны других яхт, увидев, что немец непонятным образом движется, принялись кричать, что у него незаконно установленный моторчик, доставленный в открытом море на незаконно эксплуатируемой вопреки Версальскому договору подводной лодке. Некоторые попытались начать маневрировать, чтобы тоже поймать случайный поточек подвижного воздуха, но ни у кого не получилось.

А Тео только поворачивал штурвал совсем ослабевшими черноволосыми руками, и из его оливковых выпуклых глаз лились и лились всепонимающие слёзы.

Он медленно причалил к пирсу, куда бросились, сметая заграждения, репортёры с контролёрами и руководителями гонки. Контролёры обнюхали всю мёртвую яхту внутри и снаружи и не нашли никаких признаков моторчика. Даже калиево-натриевые батареи были давно выброшены капитаном, как лишняя тяжесть. А на вопросы журналистов о том, как Тео удалось поймать ветер в полном безветрии, он ответил:

– Повезло. Опыт подсказал.

А на другой день, уже нормальный, уже с ветром и волнами, с уже всеми финишировавшими спортсменами, разбогатевший Тео фон Конюхофф нанял небольшой катер и отбуксировал «Глорию Лабор» в открытое море. Там он перебрался на свою яхту и прорубил топором несколько отверстий в днище. А потом вернулся обратно на катер и отвязал конец.

– Зачем вы это сделали, мистер Конюхофф? – спросил австралиец, владелец катера. – Чемпионскую яхту можно было бы сохранить хотя бы для музея одиночных гонок среди аутистов.

– Вы же хороните своих умерших близких и сохраняете только память о них. А моя яхта мертва, как наша планета в лучах бывшего Солнца, когда оно превратится в белого карлика.

– Ужас какой, – перекрестился австралиец.

Надо ли добавлять, что Тео фон Конюхофф навсегда остался в Перте и больше никогда никуда не поплыл? А познакомился со странной очкастой девушкой, обивавшей пороги патентных бюро со своим нелепым изобретением. Дело в том, что в домах Перта тогда устанавливали очень плохие водопроводные краны, из которых вечно капало. Девушка изобрела такие продолговатые ватные тампоны, которые легко засовывались в краны, впитывали в себя воду, а потом легко вынимались за оставшуюся снаружи веревочку.

Надо ли фантазировать о том, что изобретение девушки нашло-таки себе применение? Думаю, не надо. Важно лишь то, что она и Тео полюбили друг друга. Со временем у них родились дети. Первого мальчика назвали Бари. Близнецам дали имена Ортега и Гассет. Одну девочку назвали мужским именем Каспер. А другую – Глория Лабор. И только когда дети подросли и превратились в молодых здоровых парней и девок, Господь даровал Тео настоящую шизофрению и возможность найти себя.

Четвёртый сын

Может быть, из-за генетических козней близкородственных династических браков, может быть, просто из-за беспорядочных дворцовых связей, но всем четырём сыновьям государя-императора Павла Петровича была уготована судьба с ещё большими закидонами и трагедиями, чем судьба их отца.

Александр Павлович, при всём своём ангельском нраве, охотно возложил на товарищей грех отцеубийства в 1801 году. Став императором и рано облысев, Александр немного повозился с умеренными реформами и с головой ушёл в европейскую политику, где вдруг оказался победителем Наполеона и вдохновителем Священного союза. Затем он сделался реакционером, а в 1825 году выкинул совершенно невероятную романтико-мистическую штуку в Таганроге. Переодевшись в крестьянское платье и назвавшись Фёдором Кузьмичом, скрылся в сибирских нетях на долгие годы, где помогал простым неграмотным людям составлять прошения на французском языке. А в Петропавловском соборе под видом императора похоронили какого-то грека Теодороса Космопулоса.

Второй сын, Константин Павлович, был отмечен ещё Суворовым, но настолько погряз в интригах и хитросплетениях Царства Польского, что даже отказался от престола после исчезновения Александра. В 1831 году Константин исчез в Варшаве при загадочных обстоятельствах и больше не появлялся.

Третий сын, Николай Павлович, как известно, занял трон в грохоте, крови и неразберихе восстания декабристов. Несмотря на все свои положительные качества, Николай Первый был завзятым реакционером и жандармом Европы. Памятуя о судьбе братьев, он поборол в себе желание исчезнуть в конце жизни и решил быть похороненным под своим именем. Снедаемый стыдом за поражение в Крымской войне, император в 1855 году принял яд и умер.

Но самой удивительной стала судьба четвёртого сына, Георгия Павловича, родившегося в 1800 году, всего лишь за год до смерти отца. Когда ребёнка показали государю, тот не очень весело заметил:

– Экий резвушка. Не сносить ему эполет. Ну ладно, запишите покамест в лейб-гвардии Семёновский полковником, а там видно будет.

Георгий рано проявил наследственные самолюбие и романтический настрой души. Мамки и няньки души в нём не чаяли и любили наряжать в девочку. Благодарный Георгий не чаял души в мамках и няньках. А брат Николай, вышагивая по дворцу с игрушечной саблей, презрительно именовал Георгия «le putain».

В двенадцать лет, убедив себя, что с таким обилием родни престола ему никогда не дождаться, и начитавшись Шатобриана, великий князь Георгий Павлович инкогнито сбежал из Царского Села в сопровождении няньки Паладьи Утюговой и юной камер-фрейлины Анны Шереметевой. Беглецам удалось незамеченными присоединиться к обозу действующей армии, уже погнавшей Наполеона на запад.

Напропалую развлекаясь, троица вскоре оказалась в Берлине, затем в Вене, Венеции и, наконец, в Неаполе. Там кончились деньги. В разрушенной войной Италии, опасаясь разоблачения со стороны фрейлины, Георгий продал Шереметеву в портовый бордель и вместе с Паладьей сел на торговое судно, отправлявшееся в Англию, назвавшись странствующим русским принцем Георгием Павловым.